Неточные совпадения
Еще
в первое время по возвращении из Москвы, когда Левин каждый раз вздрагивал и краснел, вспоминая позор отказа, он говорил себе: «так же краснел и вздрагивал я, считая всё погибшим, когда получил единицу за физику и остался на втором
курсе; так же считал себя погибшим после того, как испортил порученное мне дело сестры. И что ж? — теперь, когда прошли года, я вспоминаю и удивляюсь, как это могло огорчать меня. То же
будет и с этим горем. Пройдет время, и я
буду к этому равнодушен».
Окончив
курсы в гимназии и университете с медалями, Алексей Александрович с помощью дяди тотчас стал на видную служебную дорогу и с той поры исключительно отдался служебному честолюбию. Ни
в гимназии, ни
в университете, ни после на службе Алексей Александрович не завязал ни с кем дружеских отношений. Брат
был самый близкий ему по душе человек, но он служил по министерству иностранных дел, жил всегда за границей, где он и умер скоро после женитьбы Алексея Александровича.
Только что он
был удостоен перевода
в этот высший
курс как один из самых лучших, — вдруг несчастие: необыкновенный наставник, которого одно одобрительное слово уже бросало его
в сладкий трепет, скоропостижно умер.
Но судите, однако же, какое бойкое перо — статс-секретарский слог; а ведь всего три года
побыл в университете, даже не кончил
курса.
— Нет, я вас не отпущу.
В два часа, не более, вы
будете удовлетворены во всем. Дело ваше я поручу теперь особенному человеку, который только что окончил университетский
курс. Посидите у меня
в библиотеке. Тут все, что для вас нужно: книги, бумага, перья, карандаши — все. Пользуйтесь, пользуйтесь всем — вы господин.
— То
есть не то чтобы… видишь,
в последнее время, вот как ты заболел, мне часто и много приходилось об тебе поминать… Ну, он слушал… и как узнал, что ты по юридическому и кончить
курса не можешь, по обстоятельствам, то сказал: «Как жаль!» Я и заключил… то
есть все это вместе, не одно ведь это; вчера Заметов… Видишь, Родя, я тебе что-то вчера болтал
в пьяном виде, как домой-то шли… так я, брат, боюсь, чтоб ты не преувеличил, видишь…
— Недавно один дурак
в лицо мне брякнул: ваша ставка на народ — бита, народа — нет,
есть только классы. Юрист, второго
курса. Еврей. Классы! Забыл, как недавно сородичей его классически громили…
Самгин не знал, но почему-то пошевелил бровями так, как будто о дяде Мише излишне говорить; Гусаров оказался блудным сыном богатого подрядчика малярных и кровельных работ, от отца ушел еще
будучи в шестом классе гимназии, учился
в казанском институте ветеринарии,
был изгнан со второго
курса, служил приказчиком
в богатом поместье Тамбовской губернии, матросом на волжских пароходах, а теперь — без работы, но ему уже обещано место табельщика на заводе.
В пять минут Клим узнал, что Марина училась целый год на акушерских
курсах, а теперь учится
петь, что ее отец, ботаник,
был командирован на Канарские острова и там помер и что
есть очень смешная оперетка «Тайны Канарских островов», но, к сожалению, ее не ставят.
В конце концов Сомова оставила
в нем неприятное впечатление. И неприятно
было, что она, свидетель детских его дней,
будет жить у Варвары,
будет, наверное, посещать его. Но он скоро убедился, что Сомова не мешает ему, она усердно готовилась на
курсы Герье, шариком каталась по Москве, а при встречах с ним восхищенно тараторила...
— Во сне сколько ни
ешь — сыт не
будешь, а ты — во сне онучи жуешь. Какие мы хозяева на земле? Мой сын, студент второго
курса,
в хозяйстве понимает больше нас. Теперь, брат, живут по жидовской науке политической экономии, ее даже девчонки учат. Продавай все и — едем! Там деньги сделать можно, а здесь — жиды, Варавки, черт знает что… Продавай…
Между тем он учился, как и другие, как все, то
есть до пятнадцати лет
в пансионе; потом старики Обломовы, после долгой борьбы, решились послать Илюшу
в Москву, где он волей-неволей проследил
курс наук до конца.
А потом опять все прошло, только уже
в лице прибавилось что-то новое: иначе смотрит она, перестала смеяться громко, не
ест по целой груше зараз, не рассказывает, «как у них
в пансионе»… Она тоже кончила
курс.
Дети ее пристроились, то
есть Ванюша кончил
курс наук и поступил на службу; Машенька вышла замуж за смотрителя какого-то казенного дома, а Андрюшу выпросили на воспитание Штольц и жена и считают его членом своего семейства. Агафья Матвеевна никогда не равняла и не смешивала участи Андрюши с судьбою первых детей своих, хотя
в сердце своем, может
быть бессознательно, и давала им всем равное место. Но воспитание, образ жизни, будущую жизнь Андрюши она отделяла целой бездной от жизни Ванюши и Машеньки.
— Утро почитаешь, надо
быть au courant [
в курсе (фр.).] всего, знать новости.
— Вот видите: мне хочется пройти с Марфенькой практически историю литературы и искусства. Не пугайтесь, — поспешил он прибавить, заметив, что у ней на лице показался какой-то туман, —
курс весь
будет состоять
в чтении и разговорах… Мы
будем читать все, старое и новое, свое и чужое, — передавать друг другу впечатления, спорить… Это займет меня, может
быть, и вас. Вы любите искусство?
Прибавлю, однако, что я кончил гимназический
курс в последнем году плохо, тогда как до седьмого класса всегда
был из первых, а случилось это вследствие той же идеи, вследствие вывода, может
быть ложного, который я из нее вывел.
Хотя пролив, через который следовало идти, имеет
в ширину до 19 миль, но
в темноте поневоле
в голову приходят разные сомнения, например, что могла
быть погрешность
в карте или течением отнесло от
курса, тогда можно наткнуться…
Товарищ прокурора
был от природы очень глуп, но сверх того имел несчастье окончить
курс в гимназии с золотой медалью и
в университете получить награду за свое сочинение о сервитутах по римскому праву, и потому
был в высшей степени самоуверен, доволен собой (чему еще способствовал его успех у дам), и вследствие этого
был глуп чрезвычайно.
С четвертого
курса муж ее, замешанный
в университетской истории,
был выслан из Петербурга и сделался революционером.
Сын же Владимира Васильевича — добродушный, обросший бородой
в 15 лет и с тех пор начавший
пить и развратничать, что он продолжал делать до двадцатилетнего возраста, —
был изгнан из дома за то, что он нигде не кончил
курса и, вращаясь
в дурном обществе и делая долги, компрометировал отца.
Служение это он не представлял себе иначе, как
в форме государственной службы, и потому, как только кончил
курс, он систематически рассмотрел все деятельности, которым он мог посвятить свои силы, и решил что он
будет полезнее всего во втором отделении Собственной Канцелярии, заведующей составлением законов, и поступил туда.
Курсы Василия Назарыча
в среде узловской денежной братии начали быстро падать, и его векселя,
в первый раз
в жизни, Узловско-Моховский банк отказался учитывать Василий Назарыч этим не особенно огорчился, но он хорошо видел, откуда
был брошен
в него камень; этот отказ
был произведением Половодова, который по своей натуре способен
был наносить удары только из-за угла.
— Я не
буду говорить о себе, а скажу только о вас. Игнатий Львович зарывается с каждым днем все больше и больше. Я не скажу, чтобы его
курсы пошатнулись от того дела, которое начинает Привалов; но представьте себе:
в одно прекрасное утро Игнатий Львович серьезно заболел, и вы… Он сам не может знать хорошенько собственные дела, и
в случае серьезного замешательства все состояние может уплыть, как вода через прорванную плотину. Обыкновенная участь таких людей…
— Н-нет, семейство не
в Сицилию, а семейство ваше на Кавказ, раннею весной… дочь вашу на Кавказ, а супругу… продержав
курс вод тоже на Кав-ка-зе ввиду ее ревматизмов… немедленно после того на-пра-вить
в Париж,
в лечебницу доктора пси-хиатра Ле-пель-летье, я бы мог вам дать к нему записку, и тогда… могло бы, может
быть, произойти…
— Что ж такое? — счел нужным оборониться Коля, хотя ему очень приятна
была и похвала. — Латынь я зубрю, потому что надо, потому что я обещался матери кончить
курс, а по-моему, за что взялся, то уж делать хорошо, но
в душе глубоко презираю классицизм и всю эту подлость… Не соглашаетесь, Карамазов?
Приехав
в наш городок, он на первые расспросы родителя: «Зачем именно пожаловал, не докончив
курса?» — прямо ничего не ответил, а
был, как говорят, не по-обыкновенному задумчив.
Вышел из 2–го
курса, поехал
в поместье, распорядился, победив сопротивление опекуна, заслужив анафему от братьев и достигнув того, что мужья запретили его сестрам произносить его имя; потом скитался по России разными манерами: и сухим путем, и водою, и тем и другою по обыкновенному и по необыкновенному, — например, и пешком, и на расшивах, и на косных лодках, имел много приключений, которые все сам устраивал себе; между прочим, отвез двух человек
в казанский, пятерых —
в московский университет, — это
были его стипендиаты, а
в Петербург, где сам хотел жить, не привез никого, и потому никто из нас не знал, что у него не 400, а 3 000 р. дохода.
Саша ее репетитор по занятиям медициною, но еще больше нужна его помощь по приготовлению из тех предметов гимназического
курса для экзамена, заниматься которыми ей одной
было бы уж слишком скучно; особенно ужасная вещь — это математика: едва ли не еще скучнее латинский язык; но нельзя, надобно поскучать над ними, впрочем, не очень же много: для экзамена, заменяющего гимназический аттестат,
в медицинской академии требуется очень, очень немного: например, я не поручусь, что Вера Павловна когда-нибудь достигнет такого совершенства
в латинском языке, чтобы перевести хотя две строки из Корнелия Непота, но она уже умеет разбирать латинские фразы, попадающиеся
в медицинских книгах, потому что это знание, надобное ей, да и очень не мудреное.
Когда он
был в третьем
курсе, дела его стали поправляться: помощник квартального надзирателя предложил ему уроки, потом стали находиться другие уроки, и вот уже два года перестал нуждаться и больше года жил на одной квартире, но не
в одной, а
в двух разных комнатах, — значит, не бедно, — с другим таким же счастливцем Кирсановым.
— Дмитрий, ты стал плохим товарищем мне
в работе. Пропадаешь каждый день на целое утро, и на половину дней пропадаешь по вечерам. Нахватался уроков, что ли? Так время ли теперь набирать их? Я хочу бросить и те, которые у меня
есть. У меня
есть рублей 40 — достанет на три месяца до окончания
курса. А у тебя
было больше денег
в запасе, кажется, рублей до сотни?
В Медицинской академии
есть много людей всяких сортов,
есть, между прочим, и семинаристы: они имеют знакомства
в Духовной академии, — через них
были в ней знакомства и у Лопухова. Один из знакомых ему студентов Духовной академии, — не близкий, но хороший знакомый, — кончил
курс год тому назад и
был священником
в каком-то здании с бесконечными коридорами на Васильевском острове. Вот к нему-то и отправился Лопухов, и по экстренности случая и позднему времени, даже на извозчике.
Он тогда еще во 2-м
курсе был, а уж много знал по медицине, он вперед заходил
в науках.
Они должны
были в том году кончить
курс и объявили, что
будут держать (или, как говорится
в Академии: сдавать) экзамен прямо на степень доктора медицины; теперь они оба работали для докторских диссертаций и уничтожали громадное количество лягушек; оба они выбрали своею специальностью нервную систему и, собственно говоря, работали вместе; но для диссертационной формы работа
была разделена: один вписывал
в материалы для своей диссертации факты, замечаемые обоими по одному вопросу, другой по другому.
Заключение первого
курса было для него настоящей овацией, вещью, не слыханной
в Московском университете.
Прошло с год, дело взятых товарищей окончилось. Их обвинили (как впоследствии нас, потом петрашевцев)
в намерении составить тайное общество,
в преступных разговорах; за это их отправляли
в солдаты,
в Оренбург. Одного из подсудимых Николай отличил — Сунгурова. Он уже кончил
курс и
был на службе, женат и имел детей; его приговорили к лишению прав состояния и ссылке
в Сибирь.
В конце 1843 года я печатал мои статьи о «Дилетантизме
в науке»; успех их
был для Грановского источником детской радости. Он ездил с «Отечественными записками» из дому
в дом, сам читал вслух, комментировал и серьезно сердился, если они кому не нравились. Вслед за тем пришлось и мне видеть успех Грановского, да и не такой. Я говорю о его первом публичном
курсе средневековой истории Франции и Англии.
Пока еще не разразилась над нами гроза, мой
курс пришел к концу. Обыкновенные хлопоты, неспаные ночи для бесполезных мнемонических пыток, поверхностное учение на скорую руку и мысль об экзамене, побеждающая научный интерес, все это — как всегда. Я писал астрономическую диссертацию на золотую медаль и получил серебряную. Я уверен, что я теперь не
в состоянии
был бы понять того, что тогда писал и что стоило вес серебра.
И заметьте, что это отрешение от мира сего вовсе не ограничивалось университетским
курсом и двумя-тремя годами юности. Лучшие люди круга Станкевича умерли; другие остались, какими
были, до нынешнего дня. Бойцом и нищим пал, изнуренный трудом и страданиями, Белинский. Проповедуя науку и гуманность, умер, идучи на свою кафедру, Грановский. Боткин не сделался
в самом деле купцом… Никто из них не отличился по службе.
Витберг
был тогда молодым художником, окончившим
курс и получившим золотую медаль за живопись. Швед по происхождению, он родился
в России и сначала воспитывался
в горном кадетском корпусе. Восторженный, эксцентрический и преданный мистицизму артист; артист читает манифест, читает вызовы — и бросает все свои занятия. Дни и ночи бродит он по улицам Петербурга, мучимый неотступной мыслию, она сильнее его, он запирается
в своей комнате, берет карандаш и работает.
Не вынес больше отец, с него
было довольно, он умер. Остались дети одни с матерью, кой-как перебиваясь с дня на день. Чем больше
было нужд, тем больше работали сыновья; трое блестящим образом окончили
курс в университете и вышли кандидатами. Старшие уехали
в Петербург, оба отличные математики, они, сверх службы (один во флоте, другой
в инженерах), давали уроки и, отказывая себе во всем, посылали
в семью вырученные деньги.
Человек этот, умный и очень нервный, вскоре после
курса как-то несчастно женился, потом
был занесен
в Екатеринбург и, без всякой опытности, затерт
в болото провинциальной жизни.
Молодежь
была прекрасная
в наш
курс. Именно
в это время пробуждались у нас больше и больше теоретические стремления. Семинарская выучка и шляхетская лень равно исчезали, не заменяясь еще немецким утилитаризмом, удобряющим умы наукой, как поля навозом, для усиленной жатвы. Порядочный круг студентов не принимал больше науку за необходимый, но скучный проселок, которым скорее объезжают
в коллежские асессоры. Возникавшие вопросы вовсе не относились до табели о рангах.
Присланный на казенный счет, не по своей воле, он
был помещен
в наш
курс, мы познакомились с ним, он вел себя скромно и печально, никогда мы не слыхали от него ни одного резкого слова, но никогда не слыхали и ни одного слабого.
Не знаю.
В последнее время, то
есть после окончания моего
курса, она
была очень хорошо расположена ко мне; но мой арест, слухи о нашем вольном образе мыслей, об измене православной церкви при вступлении
в сен-симонскую «секту» разгневали ее; она с тех пор меня иначе не называла, как «государственным преступником» или «несчастным сыном брата Ивана». Весь авторитет Сенатора
был нужен, чтоб она решилась отпустить NataLie
в Крутицы проститься со мной.
Германская философия
была привита Московскому университету М. Г. Павловым. Кафедра философии
была закрыта с 1826 года. Павлов преподавал введение к философии вместо физики и сельского хозяйства. Физике
было мудрено научиться на его лекциях, сельскому хозяйству — невозможно, но его
курсы были чрезвычайно полезны. Павлов стоял
в дверях физико-математического отделения и останавливал студента вопросом: «Ты хочешь знать природу? Но что такое природа? Что такое знать?»
— Какой
в грязь, эдакого пира во весь
курс не
было.
Для служащих
были особые
курсы после обеда, чрезвычайно ограниченные и дававшие право на так называемые «комитетские экзамены». Все лентяи с деньгами, баричи, ничему не учившиеся, все, что не хотело служить
в военной службе и торопилось получить чин асессора, держало комитетские экзамены; это
было нечто вроде золотых приисков, уступленных старым профессорам, дававшим privatissime [самым частным образом (лат.).] по двадцати рублей за урок.
После Июньских дней мое положение становилось опаснее; я познакомился с Ротшильдом и предложил ему разменять мне два билета московской сохранной казны. Дела тогда, разумеется, не шли,
курс был прескверный; условия его
были невыгодны, но я тотчас согласился и имел удовольствие видеть легкую улыбку сожаления на губах Ротшильда — он меня принял за бессчетного prince russe, задолжавшего
в Париже, и потому стал называть «monsieur le comte». [русского князя… «господин граф» (фр.).]
Я с ранних лет должен
был бороться с воззрением всего, окружавшего меня, я делал оппозицию
в детской, потому что старшие наши, наши деды
были не Фоллены, а помещики и сенаторы. Выходя из нее, я с той же запальчивостью бросился
в другой бой и, только что кончил университетский
курс,
был уже
в тюрьме, потом
в ссылке. Наука на этом переломилась, тут представилось иное изучение — изучение мира несчастного, с одной стороны, грязного — с другой.